— Чиж привел меня к своему приятелю, с которым когда-то занимался контрабандой. Тот согласился быть моим проводником ко второй границе. Это стоило еще пять тысяч.

— Кто этот человек?

— Чиж назвал его Янеком. Судя по всему, Янек не так давно состоял в «Вольности и неподлеглости» [60] .

— Занятно, — пробормотал Мудрый, — виновцы в наших союзниках?

— Не так уж и необычно. УПА нередко вместе с виновцами боролась с коммунистами. Вы это знаете не хуже меня.

«Да, это так», — отметил Мудрый. Сотни УПА выступали часто вместе с группами ВИН, обменивались информацией, предупреждали об облавах и вешали коммунистов, независимо от того, поляки они, украинцы или русские.

— Свой свояка видит издалека, — будто угадала мысли Мудрого Леся.

— Чиж сказал Янеку, что вы курьер и идете на связь с нами?

— Как он мог это сказать, если и сам не знал? Неужели вы думаете, что я так-таки и выложила Чижу, кто я и что?

В нее словно бес вселился сегодня: на каждую фразу Мудрого Чайка откликалась колючими словами. В общем-то ее можно понять, устала, да и надоели бессмысленные, с ее точки зрения, разговоры. Уже не раз говорила: «Там меня ждут не дождутся, а вы все тянете в „беседах“ жилы». Много дней потеряно, кордон перейти — не к родственникам съездить. Гуцулка, может, уже и крест на ней поставила — весточку-то подать невозможно. И мечется в ловушке, бьется, как пташка о решетку клетки, в поисках выхода.

— Решайте, — требует Мавка, — решайте побыстрее, потому что погубите людей и дело.

— Об этом поговорим через два-три дня, — обещает Мудрый, — а пока вернемся к тому, на чем остановились. Янек не вызвал у вас опасений?

— Новую Польшу он ненавидит люто. Даже глаза у него темнеют, когда говорит о коммунистах, пришедших к власти, и голос становится ломкий от бешенства.

— Дорогу к кордону он знает хорошо?

— Отлично. И сохранил многие старые связи.

— Пожалуйста, об этом подробнее…

Леся дала Янеку деньги на одежду — тот съездил в соседний город и там купил все, что требовалось. Юбку, жакетку, блузку, хустку — все это Леся сожгла, чтоб и следов не осталось. Теперь она стала уроженкой Жешувского воеводства — там много было украинцев, их называли лемками. Этим и объяснялся тот легкий акцент, с которым она говорила на польском.

Документы Янек тоже купил, оговорив, что эти расходы не входят в причитающиеся ему пять тысяч.

— Конечно, — согласилась Леся. Ее удивила легкость, с которой Янек добыл документы.

— Друзья помогли, — не стал уточнять Янек как и что.

Часть пути они проделали легально. Янек выбрал нужные рейсы автобусов, и они медленно пересекали страну по точкам, намеченным Янеком. Ночевали у людей, знавших парня по каким-то давним делам.

Они остановились один раз у приятеля Янека, щеголеватого владельца небольшой парикмахерской. Франт выражал явное желание переспать с Лесей, он сыпал припомаженными комплиментами, усиленно угощал «житней».

Леся «житню» пила, потом сказала что ей жарко, сняла пиджачок; франт крутился рядом, чтобы помочь, «Сама могу», — сказала Леся, но пиджачок все-таки отдала франту, достав из кармана маленький «вальтер». «Пусть будет под рукой», — объяснила в пространство. Леся смогла эту ночь спокойно отдохнуть.

Еще они останавливались в каком-то монастыре.

Это было уже почти перед границей. Монастырь стоял в стороне от небольшого городка — высились над лесом шпили его костела. Янек оставил ее среди богомолок, а сам ушел искать нужного человека. Леся с любопытством бродила по монастырскому подворью. Ей часто попадались монахини, одетые в черное с белым, в капюшонах, надвинутых низко на глаза.

Ночевала она в узкой и холодной келье, которая показалась ей гробом. Тихо оплывала свеча, в монастыре скоро наступила невероятная, первозданная тишина. Леся осталась наедине со всеми своими думами и тревогами — Янек предупредил, что появится только утром.

Странно, в лесу она спала спокойно, а здесь, под защитой толстых монастырских стен, долго не могла забыться и встретила рассвет у узкого окошка. С первыми лучами солнца стало легче, отступили ночные страхи.

Дальше они шли пешком, обходя села, сторонясь дорог. Янек говорил, что скоро выйдут к границе. И тут первый раз за все время им не повезло. Они наткнулись на солдат: трое — очевидно, патруль — шли по лесу. Солдаты окликнули их, а они ринулись в овраг, покатились по склону на его дно. Счастье, что случилось это в густом лещиннике, где видимость даже осенью — полсотни шагов.

Ударила автоматная очередь, и пули срезали ветки кустов.

Бежать было плохо — шелестел опавший лист под ногами, выдавал след беглецов. Солдаты стреляли по звуку, по шороху ветвей.

— Скорее, пся крев! — зло ругался Янек.

Перевели дыхание только тогда, когда убедились, что погоня отстала. И все-таки осторожный Янек заставил ее долго брести лесным ручьем — боялся овчарок.

— Пронесло на этот раз. — Янек впервые за все время перекрестился.

— Могли влипнуть, — сказала Леся.

Недолго посидели на пригорке и вновь пошли по лесу — двое, для которых лучше встретиться с волками, нежели с людьми. Границу Леся перешла в Бескидах. Она не знала, когда ее перешла, каких-то пограничных знаков не заметила.

Впереди лежала Словакия. На счастье, здесь действительно уцелели явки, лежавшие на старой курьерской тропе.

Проводником Леси стал словацкий украинец Мирослав…

— …Мирослав еще цел? — спросил Мудрый.

— Да. Он показался мне опытным и надежным человеком.

— Мирослав помогал нам организовывать школу в Братиславе еще в тридцать девятом.

— Долго же он держится.

— Старый лис умеет путать следы.

— Он вел меня к границе, я бы сказала, с нахальной уверенностью.

— Его почерк… Что запомнилось вам на этом отрезке?

— Неожиданное. Однажды мы наткнулись на поляну…

…Поляна спряталась среди гор, как смарагд в оправе. Была она сравнительно небольшой, закрытой со всех сторон. Здесь, после злых ветров на горных тропах, было уютно — солнце повисло прямо в зените.

— Машина впереди. — Леся первой увидела контуры грузовика, загнанного в густой ельник.

Грузовик стоял странно: казалось, какая-то сила вздыбила его и бросила на толстую сосну.

— От войны остался, — сказал Мирослав.

Грузовик был немецкий, его швырнула на деревья мина.

Чуть дальше они заметили еще одну автомашину, потом еще одну. Изувеченные взрывами, они черными пятнами врезались в посветлевшую под осенним солнцем зелень елок, ветерок тихо поскрипывал в ржавых клочьях железа.

Горная поляна когда-то стала полем жестокого боя.

На каждом шагу — стреляные гильзы, противогазы, солдатские котелки, остатки бинтов, на которых кровь по цвету сравнялась с землей. Леся вдруг тихо охнула и припала к пригорку: ей в лоб смотрел ствол автомата.

— То убитый, — успокоил ее Мирослав.

Это было жутко — скелет продолжал сжимать автомат, будто стрелял в живых.

Девять окопчиков, девять истлевших под солнцем и ветром их защитников. Их никто не похоронил — далеко от населенных мест находилась поляна, — никто не укрыл навсегда в землю. Воронье и ветер обглодали кости…

— Русские, — сказал Мирослав. — Из тех, что были сброшены на парашютах в помощь повстанцам в сорок четвертом.

— Все легли здесь. — Леся заставила себя пройти всю поляну, побывать у каждого окопчика. Подняла искореженный автомат, с трудом выбила магазин — в нем не было ни одного патрона.

Поляна была солнечная, светлая, плыли в горном воздухе елки, небо над нею было высоким и чистым. Пахла поляна смертью и тленом.

— Положили они тут немцев, — сказал Мирослав. — Три грузовика, не меньше сотни солдат.

— Так надо воевать, — повернулась к нему Леся.

— С русскими никому не совладать. — Глубокое убеждение звучало в голосе старого бандита.

Лесе показалась странной веселая зелень елок, елки должны были бы быть черными, мраморными, как памятники.